Куртизанка - Страница 27

Ты, Симона, унаследовала мои амбиции и талант, проявившиеся во мне благодаря гению Хауссманна. Вот почему я считаю тебя достойной занять трон созданной мною империи.

В последующие годы, годы молодости и перемен, когда я более чем когда-либо была склонна к размышлениям, меня охватило некое меланхолическое отчуждение или одиночество. Я страстно жаждала более интересной жизни, чем та, которую мог предложить мне квартал Маре. Я мнила себя «интеллектуалкой». Я отказалась последовать за своей матерью в буржуазное будущее, которое я презирала. К ужасу Papa, я полюбила оперы Вагнера, которого он недолюбливал за антигерманские высказывания. Я видела себя в первых рядах движения авангардистов, и Вагнер выступал в роли светоча и провозвестника новой эры, эры чувственных удовольствий. Papa же оставался романтиком и националистом. Он поощрял мой интерес к Лалли и Рамю.

«Они — наше бесценное достояние, — говорил он. — Их мелодии проникают в наши души, будоражат воображение и вновь являются на свет еще более прекрасными, чем раньше».

Я начала испытывать определенное неуважение к общепринятым обычаям и условностям. В моих манерах наблюдалась медленная трансформация — эволюция скорее, а не революция.

Сейчас, записывая свои воспоминания на этих страницах и оглядываясь назад, я испытываю недоумение и удивление. Неужели Papa не предвидел того, что его поддержка ускорит мой отрыв от семьи? Как мог такой дальновидный и обладающий развитой интуицией человек не разобраться в собственной дочери? Я боюсь совершить точно такую же ошибку в отношении тебя, Симона. Я не хочу потворствовать тебе в твоем стремлении разорвать все связи с шато Габриэль. Но я не совсем уверена, что знаю, где можно провести тончайшую черту между поддержкой твоей независимости и убеждением тебя в важности и необходимости хранить наследие д'Оноре.

* * *

Мадам Габриэль захлопнула дневник, прищелкнув языком. Ей удалось успешно опустить повествование о своем детстве, проведенном в доме номер 13 по улице Роз. Тем не менее она рассчитывала, что Симона сумеет сохранить и приумножить традиции и наследство д'Оноре. Горькая ирония заключалась в том, что она, причинившая столько боли собственному отцу, требовала от Симоны с уважением относиться к своим нотациям.

C'est la vie, ничего не поделаешь. Единственная дочь раввина Абрамовича не замарала своих рук тестом для выпечки, не вышла замуж за еврейского юношу и не покрыла голову скорбным платком. Она вышла из квартала Маре в самое сердце Парижа, чтобы предстать в облике несравненной мадам Габриэль д'Оноре, мастерицы жанра, которая создала собственную реальность, никогда и ни в чем не подражая кому бы то ни было.

Alors! В процессе созидания собственного будущего ее внучке придется узнать, что жизнь представляет собой череду триумфов и побед. Но мужчины считают, что они принадлежат им по праву, а женщины вынуждены за них сражаться.

Мадам Габриэль прогнала призрак Оскара Уайльда из уха, где тот решил подольститься к ней, облизывая ее барабанную перепонку. Она устремила взгляд своих небесно-голубых глаз к горизонту — на далекие холмы, купающиеся в ярко-оранжевых солнечных лучах. Альфонс ожидает ее к ужину, и она уже опаздывает. Она подобрала юбки и поспешила присоединиться к нему.

Глава четырнадцатая

Альфонс накрывал стол к ужину. Но вот он остановился, сунул тряпку, которой начищал столовые приборы, в карман фартука и подошел к окну. Снаружи великолепная и величественная Габриэль поднялась по ступеням и проплыла по террасе, чтобы присоединиться к нему за ужином. Он мог бы назвать себя счастливцем, если бы легкий румянец на ее укрытых прозрачной тканью щеках был вызван предстоящим рандеву, а не прошлой ночью, проведенной в объятиях шаха. Она не переставала удивлять его своей проницательной и мудрой утонченностью, пророческим предвидением и привычкой давать лошадям имена писателей, художников и философов — Бальзак, Флобер, Золя, Сезанн. Сердце замерло и сладко заныло в груди, словно она шла к нему на первое свидание, когда он был еще истинным правоверным мусульманином и страшился того, что она может оказаться наес, нечистой и непристойной, и заразить его неизлечимой болезнью. В то время он читал и перечитывал Коран: «О ты, истинно верующий, знай, идолопоклонники, несомненно, нечистые; и поэтому не могут они приближаться к Священной мечети». В конце концов любовь восторжествовала. Он не запачкался.

Гневно раздуваемые ноздри выглядели вполне уместно на аристократическом лице Альфонса, подчеркивая его облик потомственного аристократа. Уверенная походка и прямая спина заставляли обратить внимание на его длинные стройные ноги и необычайно высокий рост. В пятьдесят шесть лет эта привычка стоила ему постоянных ноющих болей в спине, избавиться от которых он не мог даже с помощью самых хитроумных новинок. Как следствие, он обзавелся велосипедом — это средство помогало облегчить приступы острой боли и давало достаточно времени, чтобы без помех поразмыслить о том, чего ради он покинул Персию и что еще уготовило ему провидение.

Занимаясь хозяйственными делами, инспектируя укромные уголки, неизменно ускользавшие от внимания его подопечных, он, оберегая свой элегантный наряд, облачался в кожаный фартук, в кармашке которого хранились всевозможные приспособления для полировки и придания блеска. Он руководил более чем семидесятью пятью слугами, в обязанности которых входило заниматься стиркой, носить воду, дрова и уголь, потрошить птицу и чистить камины.