Куртизанка - Страница 4

Мы не одни, и мы не чувствуем себя одинокими. Кир и я, мы сидим, обнявшись, на оттоманке, раскрасневшиеся от огня в пузатой печке и ужина из копченой белой рыбы и риса со специями. Вечерние призывы муэдзинов с мечетей, раздающиеся по всему городу, эхо разносит по горным склонам. Аромат жасминового чая навевает спокойствие и умиротворение.

— Сядь ко мне ближе, юнам, — шепчет Кир, запуская пальцы в мои медно-красные локоны. Его язык скользит по моей шее. — Я хочу, чтобы ты узнала меня так, как никто и никогда не знал раньше. Какое наслаждение я испытал прошлой ночью, вдыхая запах твоих божественных духов!

— Прочти мне стихи, — прошу я.

Он пересказывает мне любовную поэму «Лейла и Меджнун», написанную Низами в двенадцатом веке, а потом переходит к легенде «Хосров и Ширин», далее к яркому образчику эпического творчества — «Шахнаме» поэта десятого века Фирдоуси. Он увлекает меня за собой в путешествие к сердцам возлюбленных древности и фаталистическим поэмам Суфи Саади. Почему персидские мифы и романтические истории всегда повествуют о неразделенной любви? В уединении гор я обретаю умиротворение, и на меня снисходит ощущение близости, достигающее своего пика в восхитительном единении, после чего весь мир кажется пустым и бессмысленным.

Он закрывает книгу и кладет ее на колени. Затем протягивает мне коробочку, стараясь своими широко посаженными глазами перехватить мой взгляд.

— Рамочка из слоновой кости изготовлена в Южной Африке. А фотографию сделал Антон Севрюгин, русский, выросший в Персии.

Я погружаюсь в созерцание изящества и налета таинственности, которыми пропитан образ «Женщины под вуалью с жемчугами», чей соблазнительный профиль угадывается под несколькими слоями тончайшего шелка. На голове у нее корона из чеканенных золотых монет, а шею украшает жемчуг. И хотя женщина полностью одета, она буквально излучает потрясающую чувственность.

Он нежно проводит большим пальцем по моей щеке.

— Чадра способна скрыть сильные стороны и таланты женщины, сделав ее более терпимой к нашей культуре. Должно быть, возникает ощущение невиданной свободы, когда, наблюдая за людьми, сознаешь, что никто не узнает тебя, а ты можешь изучать и оценивать кого угодно.

— Я никогда не стану носить чадру — даже ради тебя.

— Это своего рода способ подчиниться общественной морали, не налагая на себя ее ограничений. Здесь не всегда можно сделать выбор.

— Если горы станут моим домом, возможно, я и смирюсь.

— В таком случае давай придумаем прошлое и историю нашего дома. — Он собирает свои письменные принадлежности, лакмусовую бумагу и фиолетовые чернила. Я обожаю эксцентричность Кира, с которой он демонстрирует свое открытое пренебрежение к общепринятым правилам — его распахнутую рубашку, цвет его чернил и даже широкое перо, самоуверенное и отважное, как крик души. — Нужно заявить о себе, юнам, жизнь моя. Это будет предостережением моим врагам, чтобы они держались подальше от тех, кого я люблю.

Я с замиранием сердца слушаю этот баритон, поражаясь силе его воображения, когда он начинает повествование о тех временах, когда вулкан Дамаванд еще не погрузился в летаргический сон, сочащийся слабым дымом, когда огромные валуны в ущелье Рустама еще не отполировало время, когда звезды еще сталкивались друг с другом, а океаны были молоды и не пребывали в нынешней гармонии. Но даже тогда, давным-давно, много лет назад, мужчина умел мечтать и выстроил каменный дом для своей невесты из Парижа на самой вершине укутанных снежными шапками гор. Я придаю этой древней Вселенной законченный вид своей вышивкой, украшаю ее собственными выдумками, чтобы мы стали сильнее и мудрее в своем уединении. Я рисую в воображении далекую страну, в которой по-прежнему благоденствует дьявол, несмотря на изобилие рябины и полыни, и где в осенней листве и каплях дождя скрываются призраки.

«И глубокое, почти невыносимое наслаждение», — думаю я.

— Пойдем, моя любимая жена, пройди со мной по моему прошлому.

Утонув в исходящем от него запахе кардамона, дыма и кожи, я спрашиваю:

— Почему ты носишь серьгу с красным бриллиантом?

— Я получил этот камень необработанным от отца моего соседа по комнате в Сорбонне — и это он поведал мне о красных бриллиантах. Гигант, рукопожатие которого способно переломать кости, он обожал яркие галстуки, атласные жилеты и зонты с набалдашниками в виде головы горгоны Медузы на ручке. Неистощимая энергия и обаяние позволили ему обзавестись связями и знакомствами по всему земному шару. Но более всего поражали его необычные глаза. Они казались странными и даже ненормальными. Расширенные зрачки и тяжелый взгляд буквально гипнотизировали. Со временем я стал его правой рукой. Так что, когда я приезжал по делам, в его особняке мне была выделена спальня, на двери которой висела табличка с выгравированной надписью: «Спальня персидских монахинь». Эта надпись приводила меня в недоумение, и я до сих пор не знаю, что она должна была означать. Как-то вечером мой сосед пригласил нескольких гостей, не заручившись согласием своего отца. Симона, ты не поверишь, но, к моему неописуемому удивлению, месье Жан-Поль Дюбуа приветствовал людей, приглашенных его сыном. Затем он удалился в свою комнату и вернулся с глиняной чашей. С таким видом, будто у него в руках обыкновенные камешки, он стал вынимать из чаши красные бриллианты и раздавать их гостям. После чего, не выказывая ни малейших признаков неудовольствия, он распрощался с ними. Странно, но оттого, что он не отправил меня восвояси, подобно остальным, я ощутил собственную значимость и даже исключительность.