Куртизанка - Страница 23

С того дня он разучился улыбаться.

Вскоре он стал поистине незаменим на конном заводе мадам Габриэль, где выращивали чистокровных скакунов. Он воевал с гусеницами, опрыскивал червяков и надевал намордники на лошадей, чтобы зимой, в морозы, они не отравились вредными побегами и растениями. Хотя Господь благословил долину Африканской циветты богатой минералами почвой, отчего кости коней укреплялись и развивались просто превосходно, он занимался оздоровлением лошадей, устраивая для них скачки и прочие упражнения. Он оказался непревзойденным ветеринаром, тренером и коневодом. А еще он научил Симону, его спутницу в играх и конфидентку, искусству хиромантии и секретам укрощения лошадей. Она, в свою очередь, научила его читать и писать, превосходно танцевать вальс и стрелять из пистолета — исключительно для защиты своей чести, а не для того, чтобы убивать.

Ее волосы были того самого оттенка, которым славятся лисы, она прекрасно разбиралась в лошадях, поэтому Симона стала частью его мира. Она, подобно его матери, овладела силой лошадей, но не столь драматичным способом. Сабо поверил в то, что девушка — его родственная душа, богиня из древних мифов. Свою безрассудную страсть он направил на лошадей — он скреб их, кормил, учил ходить под седлом и в упряжке. Кроме того, он готовил экипажи для выездов. Им восторгались леди, считая его самым надежным помощником в конюшнях, и его презирали остальные конюхи, поскольку не могли выдерживать тот темп работы, который он задавал. Никто не догадывался о наличии этой невероятной энергии. Каждый взмах щетки по холке кобылы, каждый осмотр копыт, каждое поглаживание холеной шкуры — все это было подготовкой к тому моменту, когда Симона приглашала его прокатиться верхом по долине Африканской циветты.

Для него мадам Габриэль и Франсуаза были всего лишь женщинами, которые катались верхом на Бальзаке, Флобере или Набисе по лесу, куда он привозил для них ленч, подтягивал ослабевшую подпругу или подковывал копыта их лошадям. Соломенно-желтые, прямые как палка волосы Франсуазы развевались по ветру, подобно выпущенному рою стрел, когда ее кобыла срывалась в галоп; голубая грива мадам Габриэль переливалась и играла, как океанские волны. Но Симона была совершенно другой. Она казалась ему яркой и обжигающей иллюзией, которую ему страстно хотелось заполучить. Он не мог сдержаться и, ухаживая за ее лошадью, прижимался лицом к крупу там, где сохранялся ее запах.

А потом, спустя не такое уж долгое время после смерти матери, его отец женился на Эффат, персиянке-горничной Франсуазы, и его жизнь переменилась. Отец начал проводить все свободное время в обществе молодой жены. Симона стала посещать лицей и с головой погрузилась в учебу. Она больше не заходила за ним на конюшню, чтобы он предсказал ей будущее по линиям на ладони или познакомил ее с только что родившимся жеребенком. Они больше не прятались под мостом через озеро, и его уши больше не горели от рассказанных ею сплетен. Даже прадедушку Симоны, раввина, не обошли вниманием фантазии молодого конюха. Он часто воображал, как старик бродит по Большому дому, заглядывая в волшебные будуары своей внучки и мягко упрекая ее за проступки и проказы.

Впрочем, время от времени Симона находила время прокатиться верхом вместе с Сабо Нуаром и вручить ему подарки — запонки из оникса, книжку с мифами, оперный лорнет в оправе из слоновой кости, — но виделись они крайне редко. Ему было мало этих свиданий. Он начал задаваться вопросом, а действительно ли жизнь в раю так прекрасна, как о том говорят, особенно когда рай постепенно ускользает от тебя, становясь все более недостижимым. В этом доме, которым правили недоступные для него женщины, он всерьез рисковал тем, что адский огонь, сжигавший его плоть, поглотит в конце концов и его самого.

Он редко покидал поместье, боясь, что в его отсутствие может понадобиться Симоне, разве что в тех редких случаях, когда узнавал о том, что какая-нибудь бедная женщина должна отправиться на гильотину. Тогда он шел к тюрьме Ля-Рокетт, что между Бастилией и кладбищем Пер-Лашез, и, прислонившись к стене темницы, мысленно прощался с душой, которая скоро встретится с его матерью. Или же ехал в Cour d'assises, где проводились процессы над правонарушителями. Пристально глядя на человека, стоящего перед судьей, он чувствовал, как напрягается каждая жилка и клеточка его тела от нависшей над преступником опасности, получая таким образом встряску, которая так была необходима его организму.

А сейчас он не сводил глаз с окна Франсуазы в надежде узнать, не поддастся ли Симона, в нарушение данного ему слова, на уговоры своей матери и не ступит ли на стезю, которой шли ее мать и бабушка. Он навел свой лорнет на фасад замка с тридцатью двумя окнами. Он рассматривал их чаще и дольше, чем признался бы в том самому себе, с лорнетом или без него; и с отдаленного края поместья, и с самого близкого расстояния, на которое он только осмеливался приблизиться, но между ним и замком всегда оставался двор с наядами, в котором шестьдесят девять статуй извергали воду из своих промежностей, посылая электрические импульсы по его жилам.

Он представлял Симону в оконном проеме, раскинувшую руки в стороны, приглашающую его окунуться в ее наготу, представлял ее округлости — болезненно сладостную греховную сущность, — самую выдающуюся куртизанку из всех куртизанок, а себя — неутомимым любовником, который имел над ней власть в постели.

Уловив какое-то движение в окне, он вытянул шею. Лорнет увеличил и приблизил сияющий ореол рыжих волос Симоны над оконным карнизом. Она находилась в будуаре Франсуазы. Она поддалась искушению. Она нарушила обещание. Сердце Сабо Нуара оборвалось, замерло, и он застыл словно громом пораженный. Но вот она снова мелькнула в окне, и он пришел в себя. Оттого, что она была там, он чувствовал себя разбитым и уничтоженным.